Глава 70

Мое увольнение прошло относительно спокойно. Никто не испытал бурной радости по поводу моего ухода, но и горевать особо было некому. У меня оставалось две недели отпуска. Я их спокойно догуляла, а потом уволилась. Еще до увольнения я написала заявление в институт. Договорилась выйти на работу через месяц после того, как уволюсь, чтобы не пропал непрерывный стаж. За те дни, что я находилась на больничном, я сумела оценить разницу в начислении зарплаты. Заметная прибавка в рублях получается, когда у тебя есть непрерывный стаж.

Прийти в институт сразу после увольнения, мне не приходило в голову. Нет, наверное, пришло бы, если бы я жила с мамой. Я бы вышла пораньше на работу, только чтобы сбежать из дома. Наверное, не долечилась бы на больничном, только бы не слушать, какая я ленивая и безалаберная. За время моей болезни и отпуска мама пыталась на меня воздействовать неоднократно. Она была против увольнения из зоопарка. Сначала она было против того, чтобы я уволилась из совхоза. Теперь она была против, чтобы я уволилась из зоопарка. Поддержала меня баба Фена. Она удачно заехала со своим племянником к нам домой, когда я была в гостях у мамы. И когда услышала, как мама пилит меня, встала на мою защиту. Даже больше, она предложила съездить в гости к своей внучке Кэтрин, которая была у нас в гостях на новый год. Я сразу же согласилась. Кэтрин с родителями жила в пригороде Берлина. Значит, я могу сходить в берлинский зоопарк и навестить Османа.

Баба Феня давно уговаривала меня съездить с ответным визитом в Германию. Я начала оформлять документы еще зимой и мне осталось совсем немного доделать, чтобы можно было без проблем съездить в гости к немецким родственникам. Процедура выезда в наши дни значительно упростилась, и мне не пришлось ходить по райкомам партии и комсомола, добиваясь благословления на выезд за границу. Как раз за оставшиеся недели отпуска мне удалось получить все необходимые документы и купить билеты.

Я выехала в Берлин в начале августа и провела в гостях десять дней. Чудесные десять дней, которые значительно прибавили мне сил и желания жить. Маму Кэтрин я знала еще до замужества и она относилась ко мне так же хорошо, как и баба Феня. Я чувствовала себя на редкость спокойно и комфортно в этой семье. Вечерами мы ходили в маленькие кафе, встречались там с приятелями моих родственников, веселыми и приветливыми. Почти до самой ночи мы сидели в уютных кафе, где все друг друга знали и радовались каждому пришедшему. Давно я не была такой умиротворенной и спокойной, как эти дни в Берлине.

Перед отъездом я попросила сводить меня в берлинский зоопарк. Мы пошли туда с Кэт. Я много читала о берлинском зоопарке, видела снимки, хорошо знала его историю и догадывалась о том чудесном впечатлении, которое произведет зоопарк на меня. Так и оказалось. Мы провели в зоопарке весь последний день перед отъездом. Обошли все экспозиции и вольеры, кроме кошачьих хищников. Там где-то должен находиться Осман, и я не решалась подойти к клетке с барсами, чтобы лишний раз не расстраивать моего Османа. Осмотр огромной экспозиция животных занял весь день и только в конце, уже после раздачи корма животным, я решилась подойти к вольере с барсами.

Несмотря на близость к вечеру, в зоопарке оставалось еще много людей. Я подошла к клетке с барсами, прячась за спины посетителей. Осман сидел в глубине клетки, между камнями, в тени. Я стояла и умирала от желания позвать его. Но этого ни в коем случае нельзя было делать. Барс только недавно оправился от переезда, раз его уже посадили на экспозицию. Если я сейчас напомню Осману о себе, то период адаптации на новом месте значительно увеличится. Барс может даже заболеть. Мне ли не знать о хрупкости здоровья животных и что они могут переживать и страдать не меньше людей. Сердце ныло, разрываясь между желанием хотя бы еще разок прикоснуться к любимому созданию и пониманием, что этого нельзя делать ни в коем случае. Вдруг Осман, застывший между камнями в красивой позе, поднял голову и стал смотреть в сторону посетителей. До этого он совершенно игнорировал восхищенных его красотою зевак. Я испугалась, неужели он почувствовал меня. Надо было уходить, Осман не должен меня видеть. Я знаю его, знаю, что он затоскует. Я помню, как он отказывался от еды в ту неделю, когда я не хотела жить, и мне ничего не надо было, даже общения с Османом. Тогда он хотя бы обитал в нашем зоопарке, изредка видел меня. А сейчас я позову его, а потом оставляю, навсегда. Я же не смогу часто ездить в Берлин. Это невозможно.

Я тихонько начала пятиться назад, прячась за спинами посетителей у клетки. Кэт удивилась, почему я прячусь. Я сказала ей, что потом все объясню, и продолжала скрываться за спинами людей, чтобы не попасться Осману на глаза. Барс повернул голову как раз в мою сторону. Он не мог видеть меня, но смотрел точно в мою сторону. Я остановилась, спрятавшись за спину здоровенного рыжего немца в шортах. Осман тоже застыл, всматриваясь в толпу вокруг его клетки. Я боялась пошелохнуться, чтобы как –то не выдать себя и этим совершенно расстроить зверя. На мое счастье, мужчина, за которым я пряталась, снимал барса на кинокамеру, был увлечен своим занятием и не обращал на меня никакого внимания.

Кошки обладают способностью сидеть по долгу, не двигаясь и не моргая, уставившись в одну точку. Я знала, что Осман может бесконечно высматривать меня в толпе посетителей. Надо было незаметно уходить. Кэт стояла рядом со мной и откровенно недоумевала, не понимая, почему я прячусь и от кого. Попробуй, скажи я сейчас моей рациональной немецкой родственнице, что я прячусь от барса, боюсь расстроить его. Представляю, как отреагирует Кэт. Наверное, всей своей семьей сочтут меня за ненормальную. А вообще-то, это так и есть. Я ненормальная. Я не должна была на километр подходить к клетке Османа и вот не удержалась.

Пока я размышляла, как мне быть и ругала себя, со мной поравнялась пара высоких упитанных немцев. У меня появилась возможность пройти подальше от клетки барса рядом с ними. Я вышла из своего укрытия и пошла рядом с одним из немцев, чем несказанно удивила как самого немца, так и мою немецкую кузину. Наверное, немцы решили, что я хочу с ними познакомиться. Они приветливо заулыбались и начали что-то говорить. Я немного понимаю немецкий на слух, но в настоящий момент я была занята тем, чтобы Осман никак не увидел меня, поэтому не понимала, что мне говорят. Как только мы отошли подальше от клетки, я оставила своих невольных спутников, приветливо улыбнувшись им на прощание. В это время меня догнала Кэт, которая была совершенно озадачена моим поведением. Я рассказала ей об Османе, когда мы возвращались домой. Как барс был привязан ко мне и как он почувствовал меня в толпе посетителей вокруг его клетки. И пояснила, почему Осман ни в коем случае не должен был увидеть меня. Я не хотела бередить его раны от разлуки со мной. Я тоже тосковала по нему, и знала, как это больно, когда болит.

К родне я возвратилась очень усталая и разбитая. Долгая прогулка по берлинскому зоопарку утомила меня, а встреча с Османом совершенно расстроила. Слово «никогда» стучало в висках. Я никогда, никогда больше не увижу Османа. Я это осознала только сейчас, когда увидела его в последний раз. Мне тяжело было прощаться с ним в Казани, но сейчас стало еще тяжелее. Осман тоскует по мне, помнит меня. Среди всей этой толпы, находясь на расстоянии нескольких метров от меня, он почувствовал мое присутствие. Он почувствовал, хотя и не увидел меня. Еще он понял, что я не подойду к нему, не окликну его, не приласкаю. Осман все понял. То есть, не все понял. Он понял только то, что я не подойду к нему, а почему я это сделаю, он, конечно, не понял. Как я могу объяснить зверю, что я в чужом зоопарке, чужом городе и вообще в чужом государстве. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Невозможно, даже просто подойти и позвать Османа, не говоря уж о том, чтобы поласкать его. Ничего этого барс не знает. Он только понял, что я не подошла к нему, не позвала его. Он это понял. Я это знала, просто знала и все.

Вновь навалившаяся тоска по Осману сгладила прекрасное впечатление от поездки в Берлин. А когда я прилетела в Москву, то последние приятные воспоминания развеялись как дым. В толпе встречающих, в аэропорту, я увидела Марата. Неужели мне предстоит еще одно прощание навсегда, чтобы это слово стало единственным в моей жизни. Я только-только навсегда рассталась с Османом, неужели этого мало для меня.

На этот раз у меня не получилось спрятаться, как у клетки Османа в берлинском зоопарке. Марат увидел меня первым и шел навстречу мне, когда я заметила его. Я в растерянности остановилась. Неужели он не мог пожалеть меня, пройти, не заметить, как я у клетки Османа. Я пожалела Османа, а меня никто не пожалеет. Даже Марат, добрый, нежный Марат не пожалел меня и идет мне сейчас навстречу, улыбаясь радостной, немного смущенной улыбкой. «Идущие на смерть приветствуют тебя». Что-то подобное мне хотелось сказать. Господи, зачем он идет ко мне. Неужели не хватило нашего прощания тогда, в Казани. Зачем рубить один хвост в три приема, без обезболивания.

Марат подошел ко мне. Я опять видела любимые глаза, любимую улыбку. Я это видела в последний раз, чтобы потом уже никогда не видеть. Больно сжалось сердце и перехватило дыхание. Со времен моего ранения мне только добавляется новая боль. Зачем, зачем он не прошел мимо.

- Привет, - сказал Марат, подойдя ко мне, - боялся не успеть, чтобы встретить тебя.

- Привет, - я только это и смогла ответить.

Значит, мы не случайно встретились, Марат специально приехал в аэропорт ради меня. Он не понимает, что эта встреча ничего не принесет, кроме боли. Неужели он этого не понимает. Я молчала, не зная, как сказать ему о том, что я барса пожалела, не стала лишний раз бередить его. А мой самый добрый и нежный Марат не пожалел меня, человека, не зверя.

- Ты не рада, - встревожено спросил он.

- А ты как думаешь, - вздохнула я.

Я помолчал немного, собираясь с мыслями, чтобы рассказать Марату об Османе.

- Знаешь, я была в Берлине.

- Я знаю, что ты была в Берлине, - перебил меня Марат.

- Пожалуйста, - попросила я его, - не перебивай меня. Я была в Берлине и ходила в зоопарк.

- Ну, и что, - снова перебил Марат.

- Я же просила, - устало сказала я, - я же просила не перебивать меня.

Я замолчала.

- Прости, - Марат попытался привлечь меня к себе.

Я немного отстранилась:

- Не надо, пожалуйста.

- Почему? Тебе неприятно?

Мне стало очень обидно. Я даже не смогла поначалу ответить. Потом прошептала:
- Как ты можешь так говорить. Как у тебя повернулся язык.

Марат ответил мне тоже шепотом:

- Ты вычеркнула меня из своей жизни. Не даешь приблизиться к себе. Тебя невозможно даже обнять.

- Зачем, зачем, ты хочешь меня обнять.

- Раньше ты не спрашивала, зачем я хочу тебя обнять.

- Это было раньше.

- Я же говорю, ты вычеркнула меня из своей жизни, - повторил Марат.

Я вздохнула:

- Это невозможно.

- Что невозможно.

- Вычеркнуть тебя из моей жизни.

- А ты бы хотела?

- Марат, что за вопросы. Мы не виделись столько времени, а ты все ведешь к тому, что мы можем поругаться.

- Вот именно, - грустно сказал Марат, - мы не виделись столько времени. Ты даже не даешь обнять тебя. Ты стала как чужая. Холодная. Далекая. Так быстро меня забыла.

- Я не забыла тебя. Я не могу без тебя. Я очень стараюсь, но не могу, - я через силу выдыхала эти слова.

Слезы душили меня, еще немного и я расплачусь. Марат мягким движением привлек меня к себе. Он обнимал меня так же нежно, как и раньше и я не удержалась и расплакалась.

- Не надо плакать, малыш. Прости меня.

Я всхлипнула:

- За что ты просишь прощение.

- За все. Абсолютно за все. За то, что влюбился и не смог скрыть от тебя. А я не имел на это никакого права. Ты хорошо жила без меня и я должен был оставить тебя в покое. А я не удержался. Эгоист.

Я молча слушала Марата, не перебивая. То, что он говорил, звучало для меня чудовищно. Я просто не находила слов, чтобы ответить.

Марат продолжал:

- Я не должен был приходить сегодня в аэропорт. Опять не удержался. Так захотел тебя увидеть. Понимал, что расстрою тебя, сам расстроюсь, и не удержался. Девочка моя, прости меня. Прости, малыш.

- Зачем ты говоришь, что должен был скрыть от меня, что влюбился.

- Затем, малыш, - вздохнул Марат, - что я должен был сидеть в своей яме, не высовываться и не тянуть тебя за собой.

- В какой такой яме ты сидел?

- Это яма – моя жизнь. И мне самому в ней копошиться. Я не должен был сметь смотреть на тебя, не то, что тянуть за собой.

- Зачем, зачем ты так говоришь, - мне опять стало не хватать дыхания, и я говорила, втягивая воздух с каждым словом, - как же я без тебя.

- Молча, - горько вздохнул Марат и повторил, - молча. Нормально сможешь без меня. Тебе даже лучше будет без меня.

- Зачем ты так Марат, зачем, - снова повторила я.

- Прости, малыш. Прости меня, пожалуйста. Я глупости говорю. Не обращай внимания. Совсем дошел без тебя. Ничего не радует. Случайно узнал от знакомого, через которого твои документы проходили, что ты в Берлин едешь. Узнал, когда обратно и решил увидеть тебя еще раз. Глоток чистого воздуха вздохнуть. Плохо без тебя, малыш. Мне так плохо без тебя.

Я покачала головой:

- От того, что чистый воздух глотнул, назад возвращаться еще хуже будет.

- Что ты хочешь сказать, - встревожено спросил Марат.

- Ничего. Когда подышишь чистым воздухом, спертый воздух еще больше чувствуется и его труднее переносить. Если уж предстоит жить в болоте, то незачем в чистой воде купаться. Потом тяжело будет снова привыкать к болоту.

- Понятно, - протянул Марат, - я думал, ты обрадуешься нашей встрече.

- Марат, - взмолилась я, - ты должен меня понять. Ты вернешься сейчас к своему любимому сыну и дочке. А я к кому вернусь я. Со мной рядом нет любимых. Даже Османа увезли в Берлин. Я совершенно одна. Абсолютна. Я только начала привыкать к одиночеству. Поверь, к нему не просто привыкнуть. А тут напоминание. Как было и как могло бы быть. Оно мне режет сердце. Мне больно. Мне очень больно. Это так больно, когда болит.

- Я хотел дать тебе радость, - горько сказал Марат, - а причинил боль. Прости меня, малыш. Я думал только о себе. Я так хотел тебя увидеть. Я очень хотел тебя увидеть. Я эгоист. Прости меня, малыш.

- Пожалуйста, пожалуйста, - снова взмолилась я, - не надо больше прощений и упреков. Не надо, пожалуйста. Что есть, то есть. Назад не вернешь. Значит, суждено было встретиться. Только не ругай себя, ладно. Невозможно это слушать, как ты ни за что себя ругаешь.

- Как же ни за что, малыш, - мягко сказал Марат, - очень даже за что. Я расстроил тебя.

- Прости, я не права. Я уже заранее думаю о расставании. Прости. Я не права.

- Ты-то за что прощения просишь, - Марат снова привлек меня к себе, - за что, малыш. Я должен был вести себя, как мужчина. А повел, как подросток. Ни о чем не думающий, только о себе.

- Давай больше не будем каяться, - предложила я, - я только сейчас поняла, как я рада тебя видеть. Я скучала по тебе, очень. И тосковала. Я такой трус. Боюсь новой боли.

- Мы все боимся боли, - подтвердил Марат, - не надо себя винить. Можно, я еще раз попрошу прощения, - спросил он и сделал предупреждающий жест рукой, когда я хотела возразить, - я все-таки еще раз попрошу простить меня. Я не подумал о том, каково тебе будет возвращаться после нашей встречи. Я думал только о себе. Видишь, какой я эгоист.

- Я очень тосковала по тебе, - повторила я.

- Я знаю. Я тоже тосковал. Хотя почему я говорю в прошлом времени. Тосковал, тоскую и буду тосковать. Если бы ты знала, как я хочу, чтобы Ярослав рос поскорее. Если бы он рос поскорее. Когда он подрастет, с его желанием придется считаться. А он захочет быть только со мной.

Марат немного помолчал и продолжил:

- Ты, наверное, не захочешь меня так долго ждать. Да, и не сможешь. Такая красивая девушка как ты, разве это возможно, чтобы так долго оставалась одна.

- Марат.

Я хотела попросить его, чтобы он не продолжал говорить дальше в том же духе.

- Ты развелась с мужем, - внезапно спросил Марат.

- С каким мужем, - удивленно спросила я.

- С твоим мужем, пацаненком этим, за которого ты фиктивно вышла.

- Не успела.

- Понятно, - вздохнул Марат.

- Чего тебе понятно. Я на самом деле не успела. Сначала в больнице лежала, а потом он в армию ушел.

О том, что Рафаэль спас мне жизнь, и разводиться с ним после этого было бы очень нехорошо и не справедливо, я не стала уточнять. Даже не знаю, почему я не рассказала Марату сразу обо всем. Потому что потом он выпытал у меня все подробности моего ранения и узнал, что Рафаэль спас меня от расправы спятившего переводчика. После моего рассказа Марат помрачнел. Мы провели с ним целый день, до отхода моего поезда. Гуляли по Москве, сидели в ресторане, потом снова гуляли. Но после того, как Марат узнал подробности моего спасения, он говорил мало, отрывисто и постоянно думал о своем.

Вечером он посадил меня на поезд до Казани. За целый день мы ни разу не поцеловались. Больше молчали, чем говорили. Просто были рядом. Я уже не жалела о нашей встрече. Просто наслаждалась тем, что могу видеть и слышать Марата, и старалась не думать о том, что все это в последний раз.

© Елена Дубровина, 2008