Глава 69

Кафея-апа вернулась из военкомата после обеда, совершенно расстроенная и проплакала до вечера. Я ничем не могла помочь ей. Мне тоже было не по себе. Тоскливо ныло сердце, как будто из моей жизни ушло что-то очень важное и никогда уже не вернется. Временами не хватало воздуха, и начиналась одышка. То ли плеврит давал о себе знать, то ли тоска перекрывала дыхание.

Несколько дней после проводов Рафаэля главным настроением в нашем доме было уныние. Даже Чара не так радовалась прогулкам, как раньше. И она скучала по Рафаэлю. Потом пришло первое письмо Рафаэля из учебки. Он писал, что ему все нравится, все интересно. Рафаэль нашел земляков из Казани, с которыми сдружился. В общем, все у него хорошо. После этого письма наша жизнь стала постепенно налаживаться.

Мне закрыли больничный, и я ушла в отпуск. Первый отпуск за последние два года. Наслаждаться жизнью в полной мере не получалось, благодаря близости к месту работы. Меня регулярно просили зайти, что-то посмотреть, сверить накладные, список медикаментов. Димка выполнял всю мою работу, кроме оформления отчетов и ведения документации. Все это мне начинало постепенно надоедать. Каждый раз, проходя по зоопарку, я понимала, что меня не тянет сюда вернуться.

Единственной отдушиной оставался Осман. Когда меня ранил Игорь и я оказалась в больнице, Масю забрала к себе Даша из научно-производственного отдела и они отлично поладили. В тоске по мне обезьянка замечена не была. Один только Осман скучал по мне. Сидел на барьере у сетки и ждал меня. Сначала он лежал в глубине клетки на дереве, а потом видел, как я иду в контору, и перебирался на барьер. Знал, что я обязательно к нему зайду на обратном пути.

После моего ранения в зоопарке стали спокойно относиться к визитам в клетку Османа. Директор уже не грозил статьей и отсидкой за нарушение техники безопасности. После того, что со мной произошло, о каких нарушениях может идти речь. Я, не скрываясь, проходила в клетку Османа, и сидела там с ним до самого обеда, когда начинали раздавать мясо. То, что я находилась на больничном и в отпуске, ничего не меняло. Никто не рискнул возразить мне. Ведь я спасла жизнь барсу и чуть не потеряла свою.

Кто-то из писателей, кажется, сказала, чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки. Я бы его перефразировала, чем больше я была с Османом, тем меньше я нуждалась в ком еще либо. Даже тоска по Марату понемногу начала утихать. Бывали дни, когда я не думала о нем больше часа, а то и два часа подряд. Потом, конечно, мысли о нем появлялись снова, но не терзали с такой силой как раньше.

С Османом я забывала обо всем. Ласкала его, гладила по бархатистой шерсти, чесала за ушком, шею и долго говорила с ним. Правда, иногда мы молчали. Сидели рядом и молчали. Казалось, Осман понимал все, что творится у меня в душе. Самое главное, Осман понимал, как много он значит для меня.

Меня все настойчивей и настойчивей звали на работу в институт. Особенно моя научная руководительница активизировалась, когда узнала, что произошло со мной в зоопарке. Но как я могу уйти и оставить Османа одного. Хотя еще недавно, когда я собиралась уехать с Маратом, я смогла бы это сделать. Интересно, напал бы тогда Игорь на Османа или нет. Наверное, напал бы. Я бы в любом случае узнала бы обо всем. Конечно, псих ненормальный не увидел бы моего горя, но все равно он прекрасно знал, какую боль причинил бы мне.

Игорь исчез, канул в лету. Никто не знал о нем и не имел никаких вестей. Ко мне несколько раз приходил следователь и на полном серьезе интересовался, не встречала ли я Игоря. Повестки, приходящие ко мне, я игнорировала. Кафея-апа почтальону всегда говорил, что меня нет дома и самое интересное, что большей частью, доброй женщине не приходилось врать. Меня на самом деле не было дома. Я много времени проводила рядом с Османом. Или ходила гулять на Кабан с собакой. Иногда мы заходили с Чарой на ипподром, навещали знакомых конюхов, наблюдали тренировки лошадей.

Мне все больше нравилось бездельничать. Когда я поступила в институт, жизнь завертелась со скоростью белки в колесе, и я почти ничего не успевала заметить вокруг себя. Учеба, работа, короткий отдых, который больше походил на работу по усвоению новых впечатлений. И все бегом, все бегом. А сейчас я остановилась и немного огляделась вокруг себя. И обнаружила, что жизнь интересна сама по себе. Без новых свершений, преодолений и накопления знаний. Просто жить. Вставать, не спеша, по утрам, неторопливо завтракать. Так же, без спешки, погулять с собакой. Не теребить ее, не торопить и не ругать за каждую задержку. Вместе с ней остановится, разглядывая прохожих и ясное летнее небо. Даже в нашем пыльном, задымленном районе жизнь была не так уж плоха, как принято считать. Мне она понемногу начинала нравиться. Выходить на работу не хотелось. Если бы не Осман, я бы уволилась после отпуска.

Моему желанию суждено было исполниться. Совершенно случайно, в одно из посещений зоопарка, я узнала, что Османа собираются передать в берлинский зоопарк, а оттуда нам пришлют другого самца барса. Обмен производителями. В Берлине пара барсов оказалась близкими родственниками. С учетом склонности барсов зоопарковского разведения к заболеванию дисплазией суставов, вероятность получить в результате инбридинга больное потомство, была очень высока. На какой-то международной встрече зоопарковских работников к нашему директору пришли с предложением из берлинского зоопарка, и он согласился. Конечно, директор опасался моей реакции на этот обмен и потому от меня скрывали все до последнего. Я узнала об обмене, когда из Берлина прибыли два специалиста забирать Османа к себе.

Наши сотрудники ожидали грандиозного скандала после того, как я узнаю об отъезде барса. И просчитались. Меньше всего на свете я хотела бы расстаться с Османом. И если бы это предложение об обмене поступило раньше, до моего ранения, то ожидания моих сослуживцев вполне могли бы оправдаться. Был бы взрыв негодования и другие формы проявления моего несогласия с решением директора. Но сейчас все изменилось. Никто не гарантирует, что ситуация с угрозой жизни животным не может повториться. Ведь не только ненормальные сотрудники могут быть опасны для животных в зоопарке. Есть ведь еще посетители. Тоже с различными отклонениями в психическом развитии, а даже и без оного, но с большим желанием посмотреть на разъяренного зверя. Сколько было случаев неоправданной жестокости и садизма по отношению к животным в нашем зоопарке. Однажды на моих глазах размозжили голову голубому песцу, которого пытались украсть на шкурку. А несчастная соболиха, покалеченная посетителем, который так же пытался использовать животное для утепления своей головы. Кроликов хотели стащить на жаркое. Вспоминать, только настроение себе портить. Люди, конечно, всюду разные. И за границей отморозков хватает. Но у нас почему-то большинство из них уважает посещать зоопарк и проявлять там свои садистские способности.

Надеюсь, что жизни Османа в берлинском зоопарке ничего не будет угрожать. Условия там не сравнимы с нашими. Один из старейших зоопарков на земле, построенный с немецкой основательностью и старанием. И самое главное, не по соседству с химкомбинатом. Я просмотрела в нашей библиотеке материалы о берлинском зоопарке. Он мне очень понравился, как будущее место жительство моего Османа. Теперь я смогу с чистой совестью уволиться из зоопарка. Жизни Османа ничего больше не будет угрожать.

Подготовили барса к переезду довольно быстро. Я еще находилась в отпуске, когда Генрих, встретив меня у клетки Османа, сказал, что завтра его увезут поездом до Москвы, а там, вероятно, отправят в Берлин самолетом. Мне остался один день, чтобы попрощаться с моим любимым зверем, моим единственным любимым зверем. Собака не в счет, она у меня почти человек, только на четырех лапах.

Я должна была рассказать Осману, что нам предстоит расставание. Можно сколько угодно считать меня за ненормальную, но Осман прекрасно понимает, что я ему говорю. Он знает, что я спасла ему жизнь. Я не придумываю, я вижу, что он знает. После моего ранения Осман стал позволять обнимать себя, а раньше не терпел это на дух и принимался угрожающее, откуда –то из глубины, урчать, стоило мне прижаться к нему. Он не смел возразить мне после того, как я рисковала жизнью ради него. Осман все понимает. Труднее дождаться благодарности от человека, чем от зверя. Они все понимают. Не зря же дикие звери выходят из леса и идут за помощью к людям, когда не могут с чем-то справиться сами. Их гонит туда отчаяние. Звери знают, что могу получить помощь. И понимают, что все зависит от того, каких людей они встретят. Злых людей хватает, хотя добрых больше. Но может не повезти и тогда отчаявшееся животное рискует встретить кого-то вроде Игоря. Вообще-то Игорь не злой, он ненормальный, которого надо изолировать и от людей и от зверей. Я вспомнила ненавидящие глаза Игоря и содрогнулась. Никогда в жизни никто не смотрел на меня с такой ненавистью. Хотя и с большой любовью тоже никто особо не смотрел. Вру. Смотрел. Марат смотрел. Сердце больно кольнуло, когда я вспомнила о нем. Два самых любимых существа на свете покидают меня. Один уже покинул, другой уезжает завтра. И я останусь совершенно одна, без любви. Кажется, был такой фильм или повесть, который назывался «без любви». Это про меня. Мне предстояло все рассказать Осману, самой.

Я стояла возле клетки с барсом и не решалась войти вовнутрь. Кажется, Осман понял, что предстоит что-то из ряда вон выходящее. Он насторожился еще раньше, когда приехали два немца и целыми днями находились у его клетки. Я старалась не заходить при них к Осману, чтобы у немцев не создалось неправильного впечатления о сотрудниках нашего зоопарка. Каким-то образом они узнали о происшествии с Игорем. Еще увидят, как главный врач заходит в клетку к барсу и обнимается с ним. Что они о нас подумают, что в казанском зооботсаде работают одни ненормальные. Вроде бы мне должно быть все равно, что немцы о нас подумают, я все равно собралась увольняться. Но мне было не все равно. Из-за немцев мои визиты к Осману сократились до минимума. И это обеспокоило барса. Когда он видел, как немцы подходят к его клетке, барс настороженно поворачивал голову в их сторону и напрягал уши. Осман связал появление немцев с кратковременностью наших встреч. Скоро ему предстояла навсегда уехать с этими немцами. А мне предстояло сказать ему об этом, причем, сейчас, не откладывая.

Я оглянулась, немцев не было видно. Можно заходить в клетку. Мне было не по себе, Осману, видимо, тоже. Он не перешел на барьер, как делала это обычно, когда видел, что я подхожу к клетке. Барс остался лежать на дереве, в потрясающе красивой, царственной позе, повернув ко мне голову. Ждал, что я сейчас подойду к нему. Пока я шла к Осману, я вдруг поняла, как тяжело было Марату сказать мне, что мы не можем быть вместе. Невозможно тяжело. Я только сейчас поняла это, когда почувствовала себя так же.

Я подошла к Осману и увидела, что зверь напрягся. Лучше не прикасаться к нему в этом состоянии. Надо просто заговорить с ним, успокоить голосом, интонацией.

- Осман, любовь моя, - прошептала я, - не переживай так. Все будет хорошо.

У меня получилось говорить таким же тоном, как обычно и Осман немного успокоился.

- Осмашик, ты мой самый лучший, самый хороший, - продолжила я и стала гладить его по шее, - ты царь, ты король. Ты должен жить в королевских условиях. В самых лучших условиях в мире. Ты самый лучший и у тебя должно быть все самое лучшее. А что здесь, у нас. Ты же видишь, как тесно, какой воздух плохой. Ты заболеешь здесь. Осмашик, любовь моя, ты заболеешь здесь. Тебе в горах надо жить, а не нюхать вонь с химкомбината. Ты поедешь в Берлин, там самые лучшие условия в мире для животных. Там такой зоопарк, что можно забыть о горах. Тебе там будет хорошо. И тебя там все будут любить, а не только я.

На этих словах Осман повернул голову и посмотрел мне в глаза долгим взглядом. Мне почудился в нем укор. Как будто зверь сказал, что мне любовь всех, если там не будет тебя. Я тоже так считала, зачем мне чья-то любовь, если рядом со мной нет того, единственного, кого я люблю. Но что же делать, что же делать. Османа не оставят в нашем зоопарке и если я буду возражать, то всем будет только хуже. В первую очередь, Осману. Одно дело, когда я его провожу в транспортную клетку и другое дело, если его погонят туда силой.

- Осмашик, радость моя, - продолжала я его уговаривать, - любовь моя, так надо. Надо, чтобы ты переехал отсюда. В Берлине тебе будет хорошо. Очень хорошо. Лучше, чем здесь. Любимыч мой, пойми меня, так лучше для тебя. В первую очередь, лучше для тебя. Там у тебя подруга будет, не чета нашей Яське. Красивая, здоровая. Она тебе понравится. И ты меня забудешь с ней, - я грустно вздохнула и добавила, - все вы мужики, одинаковы.

При этих словах Осман снова посмотрел мне в глаза. Неужели он все до слова понимает. Чудо мое, любимое, самый лучший и умный зверь на свете. Как же я могла подумать, что он меня забудет. Повинуясь порыву, я прижалась к нему и прошептала:

- Прости меня, прости, пожалуйста. Я не подумала, сказала. Я знаю, что ты меня никогда не забудешь. И я тебя никогда не забуду. Ты самый лучший и самый красивый зверь в мире. Если бы ты был человеком, то ты был единственным, первым и последним мужчиной в моей жизни. Самым любимым. Мне никого, никогда не надо бы было. Мне и сейчас никого не надо, кроме тебя. Красивее тебя нет никого в мире. Ты самый умный, самый лучший в мире.

При этих словах Осман потерся об меня головой и откуда-то из глубины пошло басовитое мурлыканье, похожее на громкий треск. Я в последний раз слушала мурлыканье Османа. Все было в последний раз. В последний раз я зашла к нему в клетку, в последний раз говорю с ним и ласкаю его. Я провела в клетке с Османом почти целый день. Вышла ненадолго во время обеда, а потом зашла снова. Барс не прикоснулся к мясу. Он все понял. Нам предстоит разлука, он это понял. У меня тоже не было аппетита, несмотря на все старания Кафеи-апы, которая превзошла себя в своих кулинарных изысках. Я почти не прикасалась к еде в последние дни, только пила молоко и соки. А Осман даже воду почти не пил.

В день отправки Османа я встала рано утром и еще до открытия зоопарка была у его клетки. Больше я никогда не зайду к нему. Немного погодя подошли немцы, и подъехал грузовик с удобной транспортной клеткой. Не сравнить с той тесной клетушкой, в которой привезли каракала.

Чтобы пронести клетку к дверце вольера Османа, надо было пройти клетку Яси. Эту трусиху заперли в домике и поставили клетку перед дверцей. Немцы сначала собирались усыпить барса и спящего занести в клетку. Потом хотели гнать его туда. Я предложила завести его в клетку. Мне не поверили, но решили попробовать.

Артур – хищник, зав. секцией, помогал немцам. Он открыл дверцу между клетками барсов и транспортную клетку подвинули плотно к дверному проему. Я встала за решеткой.

- Осман, - позвала я, - Осман, любовь моя, иди сюда. Иди ко мне. Мы же вчера обо всем договорились. Иди ко мне, иди, мой любимыч. Иди, пожалуйста, не давай никому тебя погонять. Иди ко мне сам.

Я стояла за сеткой и уговаривала Османа. Рядом со мной ухмылялся Артур и недоумевали немцы. Осман спрыгнул с дерева, подошел к клетке и остановился в нерешительности.

- Ты ведь не трус, ты самый смелый, - припасла я напоследок самый главный аргумент, - ты самый лучший. Ты самый смелый. Ты же не дашь себя загонять в клетку, как барана. Ты сам зайдешь. Осман, любимыч, заходи. Тебе будет хорошо в Берлине. Заходи, моя радость в клетку. Она же большая, удобная. Два дня и ты на месте. Тебе там понравится.

Осман подошел поближе и стал обнюхивать клетку и так, неспешно продвигаясь и обнюхивая, он зашел вовнутрь. Как только он оказался внутри, немец молниеносно отпустил шибер, и клетка закрылась. Рабочие аккуратно вытащили клетку с барсом наружу и поставили ее в грузовик. Несколько минут, и грузовик тронулся на выезд из зоопарка. Вот и все. Я больше никогда не увижу Османа. Опять стало тяжело дышать. Может, это все еще плеврит и рана дают о себе знать. Не знаю. Но мне очень тяжело и плохо. И дышать совершенно нечем, элементарно не хватает воздуха.

Я бесцельно слонялась по зоопарку, стараясь отдышаться, и совершенно не представляла, что мне делать и как жить дальше. Потом меня осенило. Я ведь хотела уйти. После отъезда Османа меня ничего не держит. Я уйду. Зоопарк – это не мое. Я не соблюдаю технику безопасности, лазаю к зверям в клетку. Я терпеть не могу площадку молодняка, а это основная приманка для посетителей летом. Я никак не могу смириться с тем, что животные являются зрелищем. Наверное, это неправильно, такое мое отношение. Может, я слишком трепетно отношусь к зверям. И мне сложно смириться с идеей зверинца. Хотя я читала много литературы по этому вопросу и даже основоположников зоопарковского движения. Конечно, сейчас зверям в зоопарке намного лучше по сравнению со временами средневековых зверинцев. Но все равно, это клетка. Ограничение пространства. Адаптация к условиям, а не жизнь. Как, например, хронического больного с ограниченными возможностями. Только звери здоровы и у них другие потребности.

Я не оправдываю себя. Возможно, в условиях, когда посетители едут по парку в клетках, а звери гуляют на свободе, я бы осталась работать. А на нашем пятачке мне сложно смириться с неволей животных. Ладно бы еще, грызуны и птицы. А видеть слона, мечущегося на площадке слоновника или бегемота, плавающего в небольшом бассейне, мне тяжело. Я старалась. Я очень старалась. Я хотела прижиться здесь и стать полезной, но у меня ничего не получилось. Единственный, кто мирил меня с действительностью, был мой Осман. А сейчас его нет и нет ничего, чтобы держало меня здесь. Я никого не пытаюсь обвинить и как –то оправдать себя. Ведь работают же как –то все остальные. По мере сил стараются сделать все возможное, чтобы условия для животных стали приемлемыми. А я не могу. Не умею. Да, и не хочу. Я люблю свою работу, но меньше всего в зоопарке нужны мои профессиональные знания. Здесь нужно обеспечить условия, чтобы животные не болели. А это не всегда от меня зависит. Я не могу зависеть от условий и не хочу. Поэтому я ухожу.

© Елена Дубровина, 2008