Глава 51

   Ну, вот и все. Я умерла. Я даже не заметила, когда это произошло. Еще вечером я сходила с ума от отчаяния и невозможности что-либо изменить.  Я легла в кровать без надежды уснуть. Просто, чтобы выключить свет и никого и ничего не видеть. Мысль, что я больше не увижу Марата, убивала меня болезненно и долго. Лежа неподвижно, я корчилась от боли раздиравшего меня отчаяния. Я не помню, когда душа моя устала бороться и покинула тело. Я даже не помню, спала ли я вообще. Может, я так и пролежала всю ночь, уставившись в темноту неподвижным взглядом.

   На рассвете, глядя в окно на пробуждающийся день, я поняла, что не чувствую ничего, кроме пустоты. Я обвела взглядом растрескавшиеся стены с выцветшими обоями, серый потолок с облетевшей побелкой и скрипучий пол, на котором давно истерлась краска. Я рассматривала свое убогое жилище как - будто со стороны, как в первый раз видела. Я не чувствовала ни стыда за эту убогость, ни сожаления, что приходится здесь жить. Ничего. Сторонний взгляд равнодушно отмечал признаки разрушающегося жилища, в котором на настоящий момент находилось мое тело. Тело, лишенное души.

   У меня даже не было желания последовать вслед за моей умершей душой. Разве у тела, лишенного души, могут быть желания. Ничего не имело значения, и сама я, в том числе. Все закончилось. Что может желать человек, находящийся в коме. Только отключения аппарата, поддерживающего жизнеобеспечение. У меня не было и этого желания. Я ведь уже умерла, независимо от того, отключат аппарат или нет. Лучше, конечно, чтобы отключили. Тогда бы я могла лежать на одном месте, не шевелясь.

  А сейчас мне надо встать, собраться и идти на работу. Зачем – не понятно, но надо. Остатками сознания я понимала, что я не должна пугать своей смертью близких мне людей. Еще оставалась Чара. Прежде, чем умереть окончательно, мне надо сначала позаботиться о ней. Я не имею в виду самоубийство. Это неприемлемо для меня. Не я себе жизнь давала, не мне ее и отбирать. Но перед тем, как погрузиться в полное оцепенение, надо позаботиться о собаке. Ведь не буду же я неподвижно сидеть, когда моей очень даже живой собаке, захочется на прогулку или поесть.

   Я оделась и прошла на кухню. Там хлопотала Кафея-апа. Она встретила меня виноватым взглядом. У нее совершенно несчастный вид, как будто в доме покойник. А ведь это так и есть. Я забыла о том, что умерла. У мертвых короткая память, если она вообще у них есть.  Мне захотелось как-то ободрить добрую старушку, как пытаются утешить родственников покойного. Может, улыбкой или подмигнуть. Но разве мертвые умеют улыбаться. Я молча села за стол и уставилась в одну точку. Я могла бы сидеть в этой позе вечность. Но мне не дали. Кафея апа поставила передо мной бокал с крепким чаем и подвинула стопку свежеиспеченных оладий. Я проглотила оладьи и запила их чаем, не почувствовал вкуса. Потом пошла в зоопарк.

   Удивительно, как много серого цвета у нас на улице. Дома, поблекший асфальт, серо- черные тона одежды на людях. Серое небо, затянутое тучами. Все серым –серо и также беспросветно, как на душе у меня. Когда видишь всю эту серость вокруг, то умирать совершенно не страшно. Хотя я уже умерла, и никто меня не спросил, страшно ли мне было.

   В этой промозглой серости голые стволы деревьев смотрятся сиротской оградой на заброшенном кладбище. Так же уныло выглядит наш зоопарк со своими постройками начала века. И животные в клетках, не замечая весны, сидят, нахохлившись и смирившись со своим безрадостным существованием. Все так плохо, что хуже некуда. Но я не чувствую сожаления и сочувствия. Как может покойник что-то чувствовать. Ему все равно.

   В этом тупом оцепенении потянулись мои пустые дни. Я что-то делала, что положено. Говорила, что ждут. Ела, не чувствуя вкуса еды и сытости. Внутри меня была абсолютная пустота, холодная и безвоздушная, как вакуум. Я ничего не ждала и не хотела. Мне даже было все равно, встречусь ли я когда-нибудь с Маратом. Когда –то я задохнулась от мысли, что больше не увижу его. И тогда душа, не выдержав, покинула мое тело, и теперь все это было так далеко и не важно. Не существовала ничего в мире, чтобы могло возмутить меня, напугать или расстроить. Внешне я была спокойной, как удав после сытного обеда.

   Я проходила мимо клетки Османа и не пыталась к нему зайти. Зачем. Что я могу ему дать, мертвая. Ему нужна ласка и тепло. А какое тепло от покойника. Разве он умеет ласкать.

  Площадкой молодняка занимался теперь Димка. Он перестал сбегать на ипподром и с воодушевлением возился со львенком у нас в ветпункте. Еще он проведывал медвежонка у Зули. Наблюдал за детенышем пумы в пристройке  у львятника. Димка всюду успевал, был всеведущ и незаменим. Если бы я была жива, я только порадовалась бы энтузиазму моего второго врача. Я, может быть, даже порадовалась этому еще и потому, что благодаря ему, я могла сидеть целыми днями, уставившись в одну точку и не шевелясь.  Теперь я знаю точно, что зомби существуют. Я была одним из них или одной. Какое значение имеет пол для покойника. Никакого.

   Периодически окружавшие меня люди делали попытку поговорить со мной. Наверное, если бы Осман умел говорить, он тоже бы решил со мной побеседовать. Они все не понимали, что собирались общаться с покойником. Одна только Чара не пыталась навязать мне свое участие. Дома она всегда находилась рядом, и после прогулки сразу шла ко мне. Все эти дни выгуливал ее только Рафа. Не представляю даже, какое надо сделать усилие, чтобы выйти с Чарой из дома, следить за ней, за машинами, за толпой на улице. Мертвому человеку не под силу столько дел сразу. Я себя-то еле таскала, что там говорить о собаке.

   Рафа как-то зашел ко мне ночью, сел рядом на кровать и забормотал, что он очень виноват, но хотел как лучше для меня. Марат мне не пара, он женатый. Я сама не понимаю, что делаю. А он, вероятно, знает, что делает. Но это так, мысль вдогонку. Остатками сознания. Теми самыми, что боялись напугать моих близких.

  Потом Рафа неожиданно разозлился, схватил меня за плечи и начал трясти. Голова у меня замоталась в разные стороны, и я слегка прикусила язык от неожиданности.

- Ты, что, - испугался Рафа, - тебе больно.

- Нет, - покачала я головой.

 Разве покойник может чувствовать боль.

- Зачем ты так, - с укоризной спросил Рафа.

- Как, - переспросила я.

- Как не живая.

А я не живая и есть, только мой юный супруг никак не может это уяснить.

- Какая есть, - пожала я плечами.

  Рафа наклонился надо мной, приблизив лицо настолько, что я ощущала его дыхание на своих губах. Он уставился мне в глаза, зрачок в зрачок.

- Перестань, пожалуйста, - неожиданно жалобным голосом попросил он, - у тебя зрачок пустой, не шевелится, - уже почти плача, выговорил Рафа.

   Я молчала. А что я могла сказать. Что у покойников не бывает живых глаз. Какое это все имеет значение для меня. И для него тоже.

    Рафа сидел, наклонившись надо мной, и ожидал ответа, но его не было. Тогда, не придумав ничего лучше, Рафа лег и начал обнимать меня с такой силой, что я почувствовала боль. Я не сопротивлялась. Со стороны, наверное, это было похоже на кадры фильма, когда умершую героиню хватает ее возлюбленный и изо всех сил обнимает, пытаясь оживить. Меня как будто зажали в тиски, что стало трудно дышать. А потом мой юный муж попытался поцеловать меня в губы. Я не вырывалась. Совершенно обескураженный, Рафа отпустил меня, и остался лежать рядом, уставившись в потолок.

- Так нельзя, Надя, - он сделал еще одну попытку заговорить со мной.

  Нельзя так, а как можно. Какое все это имеет значение, что можно, что нельзя. Мертвые не имут сраму.

    Немного погодя, Рафа поднялся с кровати, какое-то время посидел рядом, а потом тихо вышел из комнаты.

  На следующий день у меня был выходной, и я могла, не шевелясь, лежать целый день, ни с кем не разговаривая. Я где-то даже немного подремала, хотя мне было сложно дифференцировать, когда мое забытье переходит в подобие сна. Потом в коридоре раздались голоса. Ко мне в комнату постучали и не дожидаясь ответа открыли дверь. На пороге стояла Женька Извекович. Хуже ее визита мог быть только пожар. Я так хотела провести весь день в желанном оцепенении, в котором мне не давали забыться всю рабочую неделю. А с Женькой не только покой был невозможен, с ней даже нельзя просто помолчать. Как говорится: ну, ты попал.

   Каким –то чудом Женька подняла меня с кровати, заставила одеться и выйти с ней на улицу. Там нас ожидал Рустик, сидя за рулем недавно реанимированных «Жигулей». Оказывается, всю рабочую неделю Женька звонила мне на работу, чтобы узнать подробности моего замужества, о котором она узнала от мамы при случайной встрече в центральном универмаге. Наверное, мне передавали, но я ничего не помнила. Но даже, если бы и помнила, не пошла бы в контору ждать телефонного звонка от Женьки. Теперь вот нарвалась, приходится ехать к Женьке в гости. Наверное, люди на казнь идут с большим энтузиазмом, чем я ехала к Женьке.

  Сначала моя подруга вела себя, как ни в чем ни бывало, никак не реагируя на мое неестественное спокойствие. На многочисленные вопросы Женьки я отвечала односложными фразами. Потом они с Рустиком переглянулись. Я отметила это краем бокового зрения, потому что смотрела прямо перед собой.

- Надь, что случилось, - голос моей подруги стал встревоженным, - ты что, как не живая. Что у тебя с мужем. Вы что, поругались? Почему ты ничего не сказала нам. Я ведь могла на тебя обидеться за такое. Но не обиделась,  видишь, - подчеркнула Женька.

 Я собралась с силами и постаралась ответить как можно доступнее:

- Я не поругалась с мужем. Поженились мы неожиданно.

На этих словах Рустик с Женькой переглянулись и понимающе улыбнулись. Они тоже поженились неожиданно и без свадьбы.

- Тогда почему ты такая? – продолжала выяснять Женька.

- Какая?

- Не живая, - начиная терять терпения, повторила Женька.

В ее голосе заметно чувствовалось раздражение. Моя подруга не относилась к терпеливым и спокойным женщинам.

- Какая есть, - пожала я плечами, - не нравится, везите обратно.

- Так не пойдет, девки, - вмешался Рустик, - у меня есть предложение. Приедем к нам. Сядем по-человечески за стол, а потом все обсудим. Идет? Соглашайтесь, бабы.

- Сам ты мужик, - возмутилась Женька.

- А кто возражает, - миролюбиво согласился ее супруг.

 Мне ничего не оставалось делать, кроме как смириться с участью дружеского застолья у Женьки. Покойники вообще самый покладистый народ. У меня даже не было отчаяния при мысли, что надо будет снова сделать над собой усилие. Сидеть за столом, что-то глотать и отвечать на настойчивые вопросы моей закадычной подруги.

  Когда мы приехали, Рустик взял инициативу в свои руки. Быстро накрыл на стол и извлек из холодильника бутылку водки.

- Старое, доброе, народное средство от всех болезней, - провозгласил он, водрузив бутылку на стол.

  Как я поняла, это народное средство предназначалось, в основном, мне. Рустик был за рулем. Женьке вечером надо забирать дочку от свекрови. И только мне одной никуда и ничего не надо. Я покорно пила все, что мне наливали. Закусывала, когда настаивали, и не чувствовала опьянения. Пустота внутри меня поглощала алкоголь наподобие того, как черная дыра поглощает свет.

  На каком–то этапе количество выпитого перешло в качество, и я обнаружила себя на кухне у Женьки пьянее самого пьяного алкоголика. Это было такое непривычное ощущение. Кружился потолок, ноги не держали, а язык отказывался произносить даже самые простые слова. Для меня это была крайняя степень дискомфорта, и я очень захотела из него выйти. Впервые за несколько дней у меня появилось какое-то желание.

  Наверное, я представляла собой совершенно непотребное зрелище. Но что-то такое осмысленное появилось в глазах. И Женька отреагировала первой.

- Хочешь, кофе сделаю, - предложила она.

   Я, соглашаясь, промычала в ответ. 

   Кофе у Женьки бесподобный. Она покупает его только в зернах, мелет на ручной кофемолке и варит каким-то изощренным способом, после чего напиток приобретает божественный вкус и аромат.

  После двух чашек ароматного напитка ко мне вернулась способность к речи. Я даже обнаружила, что Рустик покинул нашу копанию. Поехал за Лейсан, ответила Женька на мой недоуменный взгляд. Надо же, к нам  вернулась умение понимать друг друга без слов. То есть, пока, конечно, она ответила на мой молчаливый вопрос. Но вскоре предстояло и мне ответить на многочисленные вопросы подруги.

   Конечно, я не стала рассказывать ей, что мой брак с Рафой фиктивный. Все остальные события моей жизни, последовавшие после знакомства с Маратом, я изложила своей подруге в подробностях.

- Слушай, а зачем ты вообще замуж вышла, если влюбилась в этого своего Марата, - первое, что спросила Женька, когда  закончила свой рассказ.

   Кто же меня спрашивал, выйду я замуж или нет. Но этого я не могла сказать подруге.

- Я думала, что больше не увижу Марата. Он исчез почти на три недели. Я даже не мечтала, что он вернется, - честно ответила я.

- Конечно, это большая беда – исчезновение твоего Марата, - согласилась Женька и продолжила, – но это еще не повод выходить замуж за любого другого парня.

  Мне показался  в ее тоне некоторый сарказм. А вообще, я была полностью с ней согласна. Конечно, не повод. И я бы, конечно, ни за что не вышла, если бы меня не понесло за каким –то на праздник в родную деревню Кафеи-апы. А там меня уже никто не спрашивал, чего я хочу. Я вспомнила властного деда, приведшего меня в сельсовет, и поежилась, представив его в одной компании с Женькой.

- Знаешь, Марата можно понять, - продолжила рассуждения подруга, - ты представь себя на его месте. Ты встречаешься с парнем, считаешь, что он свободен, строишь планы. А тут заявляется его жена и говорит, мадам, не тронь чужое. Как бы ты себя в этой ситуации почувствовала. Страшно представить. Я ведь тебя знаю, Команечи. Если тебя завести, то мало никому не покажется. Даже мне.

- Он не строил никаких планов, - грустно ответила я, - ты забыла, он же женат.

- Если бы не строил, не возил бы тебя вместе с дочкой отдыхать. А потом, ты говорила, что у него с женой разлад.

- Милые бранятся – только тешатся, - унылым голосом вспомнила я известную поговорку.

- Мне кажется, это поговорка больше подходит вам с этим Маратом, чем ему с женой, - задумчиво сказала Женька.

   Ее оптимизм, конечно, был приятен, но она даже не представляла, насколько невероятно ее предположение.

- Если бы так, Женя, если бы так. Твоими устами, да мед пить.

- Слушай, Команечи, ты, конечно, подарок еще тот. То у тебя никого не было, то сразу муж и любовник. Только ты у нас на такие подвиги способна. Не было ни гроша и вдруг алтын. Про тебя пословица. И скрытная какая. От всех скрыла замужество. Это же надо так все сделать, - начала возмущаться Женька, когда увидела, что я понемногу стала приходить в себя.

   Мне, наконец, попало по полной программе. Остановить Женьку было некому. Рустик с дочерью спали в комнате. А я сидела тихая и покорная, воскресая после своей смерти и мучаясь от страшного похмелья.

  Не известно, по какому разу мы обсуждали с Женькой последние события моей жизни, как вдруг она неожиданно сказала:

- Не понимаю, зачем ты связалась с этим женатиком. Какой тебе от него прок. Одни проблемы. Чего это тебя на женатых тянет.

- Да, не тянет меня, - возразила я, - так получается.

- Что-то часто у тебя получается, - заметила моя подруга. – Вспомни того бабая, с которым раньше встречалась. Тоже ведь был женат. Хотя, в его возрасте, если бы он был не женат, выглядело подозрительно.

- Ты же знаешь, что тогда не я была инициатором отношений и долго отказывала от встреч, – напомнила я, - Просто потом уже стало неприлично.

- Конечно, неприлично, - согласилась подруга, - когда тебя отправляют в отпуск отдыхать в ЦКовский санаторий, а потом на партучебу или как там у вас это называлось, в Крым и Анапу. В Питере ты, кажется, пару дней неплохо оттянулась на каком-то там семинаре. Как говорится, кто девушку ужинает, тот ее и танцует.

- Ты же знала, что я пыталась отказываться от этих поездок, -  напомнила я, - но он устраивал это через директора совхоза. А там просто настаивали, чтобы была предложена моя кандидатура.

- Незаменимых у нас нет, слышала, – съехидничала Женька. – Да, ладно тебе оправдываться. Как раз встречи с бабаем я понимаю. С женатой овцы хоть шерсти клок. Хоть какая –то польза, а не одни проблемы, как с этим твоим Маратом. Зачем он тебе сдался. Он тебе материально помогает – нет, - начала перечислять Женька, - нервы мотает, мотает. Еще и с ребенком своим нянчиться заставляет.

- Ты чего, - возмутилась я, - кто это меня заставляет. Я люблю Вареньку и она, кстати, не грудной ребенок, чтобы в няньке нуждаться.

- Вот, вот, - ехидно согласилась Женька, - и я о том же. Раба сама себя бьет и шею покорно под ярмо подставляет.

- Жень, я тебя не могу понять, - устало сказала я, - то ты мне сочувствуешь, то обижаешься на меня. То поддерживаешь, то отговариваешь. Непоследовательность какая-то.

- Чтобы к тебе последовательно относились, надо самой, в первую очередь, быть последовательной, - отрезала подруга.

- Я не знаю, что мне делать, но хоть ты меня не мучай, - попросила я.

- А ты не можешь послать этого Марата куда подальше и забыть его, - в очередной раз предложила Женька.

- Если бы могла – сделала, - уже привычно ответила я.

  За время нашего разговора, затянувшегося до поздней ночи, это решение предлагалось и отвергалось неоднократно.

- Слушай, Команечи, - не отставала подруга, - ты как-то счастливо жила 25 лет своей жизни без него, даже почти 26. Тебе через месяц будет, - напомнила Женька о моем дне рождения, - почему ты дальше не хочешь так же хорошо жить. Я понимаю, мы с Рустиком с детства. Но ты –то с ним знакома без году неделя. Всего неделю вдвоем были, а ты уже без него помирать собралась. Бред какой-то. Как жила до этого, так и живи. И не вздумай больше помирать. Анна Каренина ты наша, граф Монте - Кристо, твою мать, - выругалась подруга и продолжила, - госпожа Бовари недоделанная, де Реналь бездетная.

- Джеки, я поражена твоими познаниями в литературе и рада за тебя. Давай оставим эту тему. Уже столько раз все обсудили. И домой пора. Пойду я, машину поймаю.

- Я тебе поймаю. Рустик просил его разбудить, чтобы тебя отвезти. Если не разбужу, завтра разругаемся.

  У меня не было сил спорить и доказывать, что я сама о себе способна позаботиться. Поэтому я согласилась на то, чтобы Женька разбудила мужа, и он отвез меня домой.

 

© Елена Дубровина, 2008