Глава 34

Весь вечер я листала справочники по болезням животных, которые привезла с собой из дома. Ничего конструктивного насчет хромоты пони, в голову не приходило. Большие справочники по болезням лошадей я оставила дома, в том числе и «Оперативную хирургию» Оливкого. Ехать домой за книгами не было никакого желания. Если бы Марат был в Казани, мы бы с ним быстро съездили вместе. Я бы взяла книги и назад, не задерживаясь на объяснения с мамой и зятем. Сказала бы им, что меня ждет на машине владелец больного животного, и уехала бы. Если бы, да кабы. Пустые мечты. Марат сейчас едет сейчас по чистопольской трассе и ничем не может мне помочь.

Но мне может помочь незабвенная подруга моя – Женька Извекович. У нее роскошная библиотека литературы по ветеринарии, которую ей собрала ее мама, Виктория Михайловна. Когда она, в конце концов, смирилась с поступлением дочери в ветеринарный институт, то начала покупать для Женьки книги по специальности. Учитывая связи и возможности Виктории Михайловны в торговом мире, у Женьки на настоящий момент было одно из наиболее полных собраний литературы по ветеринарии и смежных с ней специальностей. Которым она не пользовалась за ненадобностью.

Решаю ехать к Женьке и попросить книги по патологии лошадей. Звоню к подруге – она дома. Остались формальности, предупредить Кафею – апу, что вернусь поздно и попросить Рафу выгулять Чару. Уладив эти проблемы, выхожу из дома и надо же, удача. Сорок седьмой автобус, на котором можно доехать до Женьки без пересадок, сразу же подошел к остановке. Этот маршрут самый непредсказуемый. Автобусы могут не ходить полдня, а потом внезапно появится друг за другом и снова исчезнуть. Видимо, судьбы мне сегодня попасть к Женьке и выяснить, что же происходит с пони.

Позднее оказалась, что я сильно поторопилась с выводами насчет судьбы. Женька, естественно, не могла спокойно смотреть, что я сижу, уткнувшись в книги, и не обсуждаю наши с ней проблемы. В конце концов, измучившись в попытках отвлечь мое внимание от книг, Женька пообещала, что даст мне книги с собой. Ого! Ради такого стоит посидеть на кухне, погонять чаи и перемыть кости родственникам и знакомым. У Женьки имелся предел моих мечтаний, трехтомник Ф. Гутира, И. Марека «Частная патология и терапия домашних животных». На мой взгляд, и не только на мой, эти книги – лучше изложение в мире проблем патологии домашних животных. Лечение, конечно, устарело, нет современных лекарственных препаратов. Но такое полное описание симптоматики болезней, течения, особенностей проявления, нет ни у каких других авторов. Последнее издание трехтомника было в 1963 голу, сейчас эти книги – раритет. Женьки ни на каких условиях не желала продавать эти книги. Даже почитать не давала с собой. И вдруг – такое предложение. Стоило принять.

Как только Женька начала рассказывать про Люциферовну, Рустик демонстративно поднялся и ушел с кухни смотреть мультики с Лейсан, их дочерью. Понятно, что у него аллергия на тещу. У Женьки тоже, кстати, болезненное восприятие матери, но она с каким- то садомазохизмом каждый раз копается в неприятных воспоминаниях. Мне нечем было дополнить ее переживания. Я давно не видела Бориса и как бы забыла о его существовании. Как говорится, нет человека – нет проблемы.

Женька тревожилась по поводу того, что в последнее время Люциферовна настойчиво ищет контакты с внучкой.

-Что она может дать моему ребенку, -возмущалась Женька,- она меня-то к бабушкам до школы отправила, а потом только орала на меня. Какая я тупая и все не так делаю. Что она личной жизнью для меня жертвует. Шиш она чем жертвовала. Постоянно меня к бабушке футболила, как у нее мужик появлялся. У меня все детство прошла под ее истерики. Неужели я желаю своему ребенку такой судьбы. Я что, похожа на ненормальную.

- Ты настолько нормальная, - успокоила я подругу, - что уже где-то погранично с ненормальностью. Более здравую и уверенную в себе бабу, чем ты, сложно представить. Не бери в голову. А потом, может, твоя мать решила через внучку наладить с твоей семьей отношения.

- Поверь, я хорошо знаю свою мать. И точно знаю, что ей нет никакого дела до моей семьи. Она ненавидит моего мужа. Понимаешь, - вздохнула Женька, - я не всегда могу понять логику ее действий. У нее иногда все так закручено, а потом оказывается, что ей нужна какая-нибудь ерунда. В другой раз просто попросит вещь передать, а оказывается, там такие интересы и планы, что ой-ой-ой.

- Может, оставить все, как есть и не ломать голову, что ей надо, - предложила я. - Ты же можешь ограничить контакты Лейсан со своей матерью. А потом, напомни Виктории Михайловне, когда она будет на твою черствость жаловаться, как она предлагала тебе сдать дочку в дом ребенка, чтобы она твоей учебе не мешала.

- Да, уж, - содрогнулась Женька, - я то тогда понятия не имела, что это такое. Я думала, раз дом ребенка, значит, там за детьми ухаживают, пока родители заняты. А потом ты забираешь на выходные ребенка домой. Как ясли, только для грудных детей. Меня тогда Рустик чуть не убил. Вечером же забрал ребенка. Вот ты, посмотри, - горестно сказала Женька, - сколько вреда мне родная мать сделала. Чуть с мужем не развела. Как я могу верить в ее благие намерения после всего. Потом Лейсанка записана на фамилию мужа, Габитова. Мне почему –то кажется, что мать собралась ей фамилию на Извекович поменять. Я –то ведь свою фамилию оставила.

-Зачем ей это надо? – удивилась я, - и что это меняет. Твоя Лейсанка настолько папина дочь, что ее можно хоть Иванкой Ивановой назвать. Она не перестанет быть Лейсан Рустамовной Габитовой.

- Вот, вот, - кивнула Женька, - папина дочка. Знаешь, я так мечтала о мальчике. Ты не представляешь. Когда я ходила беременная, я так радовалась, что у меня родится свой маленький Рустик. Он будет мой и больше ничей. Он будет так любить меня, как никто на свете. Я для него буду единственная. Потому что сына увести невозможно, он всегда твой сын. В отличие от мужа. И родилась Лейсанка. Теперь у моего мужа есть своя маленькая Женька, которая обожает его больше всего на свете, а у меня нет никого, - вздохнула Женька.

- Обалдела, радость моя, - поразилась я, - ты чего такое говоришь. Как это, у тебя нет никого. А муж и ребенок. А потом, ты, как бы это выразиться, дама фертильного еще возраста и в любой момент можешь родить еще ребенка. И мальчика, в том числе.

- Да, - подтвердила Женька, - если уж рожать, то только мальчика. Чтобы у меня был мой собственный маленький Рустик. Только мой и больше ничей.

- Ты забыла, что все сыновья рано или поздно женятся, - напомнила я.

- Представь, я уже заранее эту бабу ненавижу.

- Ну, ты, Джеки, даешь, - от удивления я назвала Женьку, как ее звали в институте, - а еще на мать жалуешься. У вас с ней намного больше общего, чем можно подумать.

- Вот только не надо сравнивать меня с Люциферовной, - раздраженно сказала Женька, - я лично свою дочь хорошему человеку вручу с чистой совестью. С радостью за него и за дочь.

-Значит, твоя мать не считает твоего мужа хорошим человеком. Только и всего.

- Она знает одного хорошего человека – себя саму. У нее даже родная дочь, по ее градации, недалеко от шлюхи ушла.

- Да, ладно, тебе, - отмахнулась я, - нечего выдумывать. Вон она тебе какую библиотеку собрала. Для шлюх книги не собирают. В лучшем случае, презервативы дарят.

- Вот, вот. Показуху моя мать уважает.

- Ничего себе показуха, - присвистнула я, - кто бы мне такую показуху устроил. А потом, радость моя, ты не далеко от своей матери ушла. Говоришь, что заранее свою невестку ненавидишь. Когда у тебя сына даже нет. А если он будет любить эту девушку больше всего на свете и жить без нее не сможет. А она будет так же любить его. Неужели ты будешь продолжать ее ненавидеть.

-Неужели мой сын посмеет любить кого-то больше, чем меня.

- Но ведь детей рожают не для себя, а для них самих. Для их собственной жизни.

- Я уже родила дочь для нее самой и ее отца.

- Джеки, неужели ты не хочешь, чтобы твой сын был счастлив. Любил и был любим. И если для его счастья будет надо, чтобы ты оставила молодую семью в покое, неужели ты это не сделаешь. Будешь дергать сына, и попрекать его своей сумасшедшей любовью. Джеки, ты что такое говоришь. Любовь – это всегда желание видеть своего любимого счастливым. Сделать как лучше для него, а не для себя. А то, что ты говоришь, это крайняя степень эгоизма, еще и возведенная в степень.

- Да, ладно, ты, - усмехнулась Женька, - сама-то ты не очень стремишься осчастливить своих близких. Вон как с зятем собачишься.

- Ну, не скажи, - не согласилась я, - я сделала лучше, что могу для своих родных. Я ушла, освободила их от своего общества. Им хорошо без меня.

- Сейчас я скажу тебе комплимент, - серьезно сказала Женька,- Я скажу это тебе первый и последний раз в жизни. Чтобы ты знала и не говорила ерунды. Запомни, Каманина. Никогда никому не будет лучше, когда ты оставишь его. И твоим родным без тебя плохо. В чем я не сомневаюсь. Уж поверь мне. Я знаю, чего говорю.

- Это они тебе сказали, - поразилась я.

- Это я тебе говорю. На основании личного опыта.

- И когда это я оставляла тебя.

- А помнишь, на втором курсе. Мы еще с тобой полгода не разговаривали.

Было такое. Разошлись мы с Джеки на почве идеологических разногласий, если можно так выразиться. Женька, несмотря на наличие маленького ребенка, который рос у свекрови, и мужа, в институте была социально активной студенткой. Это сейчас, когда всю историю страны стали выворачивать, как кому нужно и выгодно, она махнула рукой на происходящее. А тогда Женьку занимала должность идеолога группы (раньше была такая общественная нагрузка). Она проводила политинформации, комсомольские собрания и тому подобные мероприятия к годовщинам съездов, революций, Куликовской битвы и восстания Пугачева. Я никогда не посещала такого рода сборища даже в школе, где за посещаемостью орлиным взором следили учителя и активисты. А уж и в институте, тем более, не собиралась тратить время на повторение решений съезда и заклинаний по поводу неуклонного роста благосостояния трудящихся. Я старалась не афишировать свои отлучки, просто тихо ускользала из аудитории, когда внимание присутствующих отвлекалось на внос знамени или еще какие ритуальные действа. Женька меня выследила, и высказала мне общественное порицание от лица группы и себя лично.

- Дальше что, - поинтересовалась я, прослушав ее страстный монолог.

- Как что, - возмутилась Джеки, - ты обязана посещать все общественные мероприятия.

Я покладисто кивнула и вежливо проинформировала комсомольского лидера, и по совместительству, мою подругу, что, насколько мне известно, я никому ничем не обязана, кроме своей мамы. Женька тогда обиделась. Я тоже возмутились. Посягнули на святое святых. Мне навязывали то, что мне не нужно, не интересно и меня не касается. После этого разговора мы с Женькой не разговаривали полгода. Приходили на занятия, рассаживались в разных местах и старались не замечать друг друга. Я на законных основаниях перестала посещать что-либо, кроме занятий, лекций и танцевальных вечеров.

Помирились мы с Женькой во время летней практики в учхозе. После этого между нами не было серьезных размолвок. И Женька оставили все попытки сделать из меня «общественницу, комсомолку и просто красавицу». Значит, тогда ей было плохо без меня. Но ведь не я первая начала. Если бы она не приставала ко мне со своими политинформациями, разве я стала бы с ней ругаться.

Женьке не свойственно признаваться в любви. Даже мужа она не очень балует в этом плане. Я растерялась и не знала, что сказать после ее слов. Женька первая прервала молчание:

- А что у тебя с котами, выяснилось что нибудь.

- Ничего, - грустно ответила я, - ни предположений, ни приличных подозреваемых.

- Приличный – это как?

- Ну, чтобы из себя что-то представлял. На что-то способное. У меня в поле зрения только три дегенерата, которые ко мне плохо относятся. Даже два дегенерата. Один – просто жулик.

- Жулики – не дегенераты, значит, - с иронией спросила Женька.

- Они хотя бы на что-то способны. Что-то делают. У них мозги худо-бедно функционируют. А у меня один из подозреваемых – вообще полный дегенерат, где-то пограничный с имбецильностью.

- Тогда почему ты его подозреваешь, - удивилась подруга.

- Потому что меня жена его терпеть не может. Завидует мне. Два раза пыталась подставить – у нее ничего не вышло. Она вообще обозлилась. Я тебе рассказывала о ней. Ты просто забыла.

- Ничего я не забыла, - не согласилась Женька, - я даже кличку ее помню- Дерьмовочка.

- Она, она. Со своим мужем – олигофреном. У нас тут потасовка небольшая вышла из-за лисенка. После этого я как-то в своих подозрениях сильно засомневалась. Не хватит всех мощностей его бестолковки, чтобы до убийства кошек додуматься. Да, и Лелечка его, как ни крути, животных все-таки любит. Просто жадная очень, денег мало. Вот и позарилась на лисенка.

- Знаешь ли, - возразила Женька, - денег всем не хватает. На какого лисенка она позарилась?

Я рассказала Женьке события последних дней, за исключением, конечно, своего замужества. Это была не только моя тайна. О Марате я помянула как бы между делом. Привез лисенка, потом помог в стычке с дегенератом Шамилем. Но мою подругу не проведешь. Из всего моего красочного описания операции, ссоры с Дерьмовочкой и Ларисой и последовавших у дома событий, Женькино внимание привлек именно Марат.

- Что это там у вас за отец – одиночка, - заинтересовалась Женька, - ты раньше о нем не говорила.

- А его раньше и не было.

- Как не было, если он за дочерью приезжал?

- Он же за дочерью приезжал, а не за мной. Откуда я его могла знать.

- А ты, конечно, хотела бы, чтобы он за тобой приезжал, - сделала вывод моя искушенная подруга.

- Не хотела бы. Меня никуда везти не надо. Я рядом с зоопарком живу.

- Ой, Команечи, кончай.

Женька обращается ко мне по фамилии только во время значительных эмоциональных волнений. Мою фамилию Каманина изменили на Команечи однокурсники в институте. В честь гимнастки Нади Команечи, провели аналогию. Надя Каманина, очень похоже на Надю Команечи. Так до пятого курса Команечи и звали. Даже преподы иногда оговаривались.

- Ты что от меня скрываешь, - продолжала Женька, - я с тобой, как на исповеди, а ты вон что скрываешь.

- Вон что – это что, - поинтересовалась я.

- Что у тебя с этим Маратом.

Не подруга, а всевидящее око. Инквизиция, прям. Или по нынешней моде, ВЧК, НКВД, КГБ.

- Абсолютно ничего, - с чистой совестью соврала я, - я ему симпатизирую.

- Значит, сейчас это так называется – симпатизируешь, значит, - насмешливым тоном продолжала пытать подруга. – Колись, Команечи, что у тебя с этим отцом – героиней.

- Еще раз отвечаю – ничего!

- Я тебе не верю, - подытожила Женька, - ты, когда его имя произносишь, у тебя лицо светлеет. Я ведь тебя, как облупленную знаю. Я помню, что значит этот взгляд.

Неужели, все так грустно и видно невооруженным взглядом. Хотя, у Женьки взгляд вооружен многолетней дружбой. Но я еще не готова рассказать о Марате кому либо. Даже лучшей подруге. И потом, на самом деле, ведь еще ничего не ясно. Не известно даже, когда я его увижу и увижу ли еще. А с учетом места его работы, лучше вообще ничего никому не рассказывать, чтобы ненароком не подвести его.

- Джеки, поверь, - взмолилась я, - между нами ничего нет. То, что я светлею ликом, для него не значит абсолютно ничего. Это просто очередной владелец животного и ничего больше. Тем более, что животного уже нет в живых. Вряд ли он будет продолжать отпускать дочь в отдел юннатов, когда знает, что его руководительница забила больного лисенка на воротник.

- Не хочешь говорить – не надо, - обиделась Женька. – Я, вроде бы, не самая болтливая женщина на свете, чтобы надо было бояться мне рассказывать.

- Знаешь, правда - это всегда самое невероятное. Люди почему-то охотнее верят лжи. Если ты так хочешь, я тебе сейчас вдохновенно насочиняю о большой и чистой любви. Дам волю фантазии, мечтам. Я же не говорю тебе, что этот, как ты выразилась, отец-одиночка, мне не нравится. - Я больше не рискнула произносить имя Марат, потому что Женька по интонации лишний раз поймет, насколько он мне не безразличен. - Он не только мне нравится. У нас многие по нему сохнут, кто хотя бы раз с ним как-то сталкивался. И я, в том числе, не исключение. Мне он нравится и это все.

- Он, значит, у вас всех сохнущих по нему, у подъезда поджидает, чтобы от хулиганов защищать, - ехидно сказала Женька.

Вот ведь, не уймется.

- Жень, наверное, я в него влюбилась, - наконец призналась я, - но поверь, больше всего на свете я не хочу, чтобы кто либо, а особенно он, догадались об этом. Это все. Хочешь верь, хочешь нет.

Женька задумчиво уставилась на меня своими пронзительными фиалковыми глазками. В это время заглянул Рустик и поинтересовался, останусь ли я у них ночевать. Мы с Женькой охнули, время за полночь, а мы и не заметили. Транспорт в это время уже не ходит, и Рустик пошел провожать меня на такси.

Моя подруга осталась неудовлетворенной моим ответом. И насколько я знаю Женьку, она не оставит своих попыток выведать правду.

© Елена Дубровина, 2007