Глава 32

Мы добрались до родной деревни Кафеи-апы только к вечеру, проехав почти четыре часа в переполненном холодном «Пазике». От усталости и замерзнув, я даже на какое –то время перестала думать о Марате. Потом, когда немного отогрелась и поела, старая тоска с новой силой вгрызлась в мое бедное израненное сердце. Я так далеко уехала от него. Когда я была в Казани, я чувствовала, что где-то здесь, рядом в городе, находится он. И даже сознание того, что он просто есть где-то неподалеку, утешало меня. А сейчас до него добираться целую вечность и не известно, не сломается ли этот многострадальный «Пазик» за время праздников. И как мы тогда вообще попадем в Казань. Целых три дня я буду за сотню с лишним километров от Марата.

В деревне Кафеи-апы все говорили только по-татарски. Я понимаю татарский, но говорить не могу, почти как собака. Мой лексикон ограничен несколькими приветствиями, вопросами, сколько стоит и где продается. В беседе родственников Кафеи-апы я принимала посильное участие, в основном кивала и соглашалась. Кажется, я им понравилась. Молчи и сойдешь за умную.

Вечером, после того, как мужчины поужинали, мы с родственницами Кафеи-апы перекусили на кухне. Потом все собрались в зале и стали обсуждать завтрашний праздник. Я поняла это как знак, что пора идти, раздавать деньги детям и чуть не кинулись к двери. Но Кафея-апа меня остановила, сказав, что рано еще. Завтра, после возвращения с кладбища, будем раздавать деньги и еду. Сейчас пойдем в баню, одни мы не помылись. Но сначала я должна послушать Талгата-абый, ее дядю, крепкого властного старика.

- Ты паспорт взяла, - спросила она меня по-русски.

Надо же, забыла выложить паспорт. По старой привычке, еще с совхоза, вожу паспорт с собой. Тогда часто приходилось доверенность выписывать, я и привыкла носить паспорт постоянно, в закрытом кармашке своей сумки.

- Забыла выложить, - призналась я.

- Вот и хорошо, - почему –то обрадовалась Кафея –апа.

В это время Талгат-абый и обратил на меня свой взгляд патриарха. Он говорил по русски с заметным акцентом. Сначала спросил, где я живу, а потом, где прописана. Вот уж никогда бы не подумала, что накануне праздника Курбан –Байрам кого-либо в далекой татарской деревне будут волновать мои жилищные проблемы. Я рассказала все как есть, и величественный дед порекомендовал выслушать предложение Кафеи-апы и принять его, потому что она это делает от чистого сердца. На сем аудиенция была закончена, нас позвали в баню. Рафаэль, как мужчина, помылся первым. Теперь настала наша очередь.

Я люблю баню. После того, как напарились и намылись, я даже почувствовала себя легче, как будто вместе с грязью смыла немного своей тоски. После бани мы сели на кухне пить чай и приветливая родственница Кафеи –апы, оглянувшись по сторонам, подмигнула мне и налила стакан домашней медовухи.

- С устатку выпей, - по- русски сказала она, - тебе можно. Ты ведь русская.

- Пей, - поддержала ее Кафея-апа.

Я была заинтригована, что такое Кафея-апа собирается мне сказать, что я должна быть выпивши. Медовуха оказалась вкуснейшая, я с удовольствием допила стакан и когда мне налили второй, я не торопясь, допила и его. Только тогда Кафея-апа решилась рассказать мне о ее предложении.

Оказывается, с самого начала моей жизни у нее, Кафея-апа неоднократно пыталась прописать меня у себя. Скоро они должны получить квартиры вместо своего аварийного жилья, и тогда у меня бы появилось собственное жилище. Но наше государство, особенно сейчас, в разгул перестройки, не намерено брать на себя жилищные проблемы своих бездомных граждан. Потому прописка в аварийных домах строго запрещена. Но из каждого правила есть исключения. А исключение заключалось в том, что если выйти замуж за обитателя аварийного дома, то невзирая на большое нежелание нашего заботливого о своем благе государства, жену пропишут в квартире мужа.

- Но у вас же все соседи женаты, - напомнила я Кафе-апе.

- У меня внук не женат, - в свою очередь напомнила мне она.

- Какой внук, - удивилась я, - у вас же, кроме Рафаэля, никого нет.

- Он и не женат, - пояснила Кафея-апа.

Как я ни была приятно расслаблена и затуманена, все таки моментально собралась. Дожила, Каманина, тебе уже детей сватают.

- Но он же еще ребенок.

- Ему 18 лет, - почти одновременно, хором сказали Кафея-апа и ее родственница.

- Да, хоть сто лет. Он по мировоззрению еще ребенок. Какой из него муж, - я чуть не плакала от обиды. Ничего себе, съездила на праздник, - Он будет в футбол с пацанами гонять, а дома его будет ждать престарелая жена.

- Никто тебя не заставляет быть его женой, - терпеливо разъяснила Кафея-апа, - ты просто с ним распишешься. Потом я тебя пропишу. У Таскеры, моей родственницы, сноха работает в нашем паспортном столе. Вы просто будете расписаны, а жить будет каждый сам по себе. Рафаэль согласился тебе помочь.

- Ага, сидеть вместе будем. Это же фиктивный брак называется, за него наказание предусмотрено.

- А зачем рассказывать, что брак фиктивный. Ты ничего никому не говори. А потом квартиру получишь. Разве это плохо, - продолжала убеждать Кафея-апа.

- Это очень плохо. Потому что каждый дурак догадается, глядя на Рафу, что он мне не муж и брак фиктивный.

- Почему это догадается, - не согласилась Кафея-апа, - он что урод или ненормальный.

- Да, он ребенок еще, - простонала я, - просто красивый ребенок. Все дети красивые, пока взрослыми не станут. И Рафаэль милый красивый ребенок. Он даже старательный как ребенок. Господи, меня же посадят за совращение ребенка и доказать ничего не смогу.

- Он совершеннолетний, - напомнила Кафея-апа.

Она уже начала терять терпение, еще немного и обидится. Конечно, если бы я знала о ее плане улучшения моих жилищных условий, я бы ни за что не поехала в деревню на праздник. Кафея-апа поэтому и не решилась мне обо всем рассказать дома.

- Кафея-апа, родненькая моя, поймите, - взмолилась я, - наш обман раскроется через пять минут, как только увидят меня и Рафу. Да, нас даже в загсе не распишут.

- Зачем нам загс. Нас здесь, в деревне распишут. Могли сегодня расписать, если бы ты сразу после приезда согласилась. Завтра праздник, но послезавтра вас распишут, и все документы сразу оформят. И свидетельство, и печати в паспорт. В книгу вас занесут. Все, как полагается по закону.

- Какой тут закон, - мрачно констатировала я, - сидеть вместе будем, как соучастники.

Все таки я допрыгалась, Кафея-апа обиделась. Она поджала губы, как –то вся разом съежилась.

- Как знаешь, - с обидой проговорила она, - я хотела как лучше для тебя.

Вот – вот, благими намерениями выстлана дорога в ад. Если бы только в ад, еще неизвестно есть он или нет. А вот в тюрьму точно попадем, и в отличие от ада, тюрьма существует. Все рвутся мою жизнь усовершенствовать. Почему меня не оставят в покое. Что в моей жизни не так, что всем неймется.

- Утро вечера мудренее, - сдалась я, - давайте завтра поговорим. Кто ж такие вещи на ночь глядя обсуждает.

Утром я проспала намаз, проповедь и посещение кладбища. Поскольку я не местная, если можно так выразиться, будить на утреннюю молитву меня не стали. Если бы не вчерашний разговор, я бы обиделась, что ничего не видела. Но теперь я знаю, что меня не на праздник привезли, а на свадьбу. Причем, мою собственную. Я взяла с собой на праздник монеты, чтобы давать детям и конфеты. Наверное, уже можно раздавать их, судя по вкусному запаху, доносящему с кухни. Барана уже зарезали и готовят обед. Скоро всех угощать будут.

Зашла Кафея-апа и позвала меня с собой. Мы вышли на улицу. Детей в большом количестве не наблюдалось, и я не знала, как начать раздавать монеты. Потом отдашь, отмахнулась Кафея-апа. Пойдем, нас в гости звали. И начался марафон из вкусных блюд, пирогов, сластей, который продолжался до вечера. Чтобы все попробовать, что предлагали гостеприимные хозяева, надо пару дополнительных желудков иметь. К вечеру я не могла затолкать в себя ни кусочка и только прихлебывала за столом душистый чай. Никто со мной больше не заговаривал о женитьбе, и я успокоилась.

На следующий день мы должны были возвращаться в Казань. Один единственный рейсовый автобус будет только после обеда и до этого времени совершенно нечем заняться. Как на грех, я рано проснулась, встала и слонялась по дому, не представляя как дожить до отъезда. Только я села просматривать какой-то старый «Идель» на русском языке, как в комнату вошел Талгат –абый.

- Собирайся, - сказал он мне по-русски, - сейчас пойдем.

- Что, уже автобус приехал, - обрадовалась я.

- И автобус, и все приехали, - подтвердил Талгат-абый, - пойдем.

Мы вышли и пошлю через деревню к центру. Талгат –абый, несмотря на преклонный возраст шел так быстро, что я едва поспевала за ним. Мы подошли к большому бревенчатому дому. Там висела табличка на татарском, поэтому я не успела прочитать, куда мы идем, так быстро мы вошли внутрь.

Мы прошли небольшой коридор, Талгат- абый рывком открыл дверь и буквально затолкнул меня в комнату. В ней за столом сидела женщина и что-то писала в толстый журнал, похожий на амбарную книгу, а вокруг стояли две родственницы Кафеи-апы, сама она и Рафаэль.

- Паспорт давай, - протянул руку Талгат –абый.

У меня не было выбора. Я все поняла. Развернуться и уйти – потерять друзей. И вернуться домой, к зятю Борису и всем, связанным с ним проблемам. И тогда я попаду в психушку. Тюрьма, наверное, лучше психушки. Где наша не пропадала. Дружба дороже свободы. Я покорно открыла сумку и отдала паспорт властному деду.

После того, как завершили все формальности, мы вернулись домой. Кафея-апа вся лучилась от радости.

- Еще спасибо мне скажешь, - шепнула она, когда мы выходили из сельсовета.

Можно только порадоваться за нее, как она уверена, что сделала благое дело. Дай-то бог, чтобы никто не догадался о фиктивном браке, и все удалось с квартирой. Если не мне, то кому-то из них двоих она достанется, и я отплачу за все добро, что Кафея-апа сделала для меня. Наше любимое государство из кого угодно сделает авантюриста, даже из такого доброго и порядочного человека, как Кафея-апа. На что не пойдешь, лишь бы заиметь крышу над головой. Квартирный вопрос испортил не только москвичей.

Обратно в Казань мы ехали свободнее, чем в деревню. Всем нам троим нашлись места и Рафаэль косился на меня с соседнего сиденья. Ага, муженек, привыкай к ярму, любуйся своей старой женой.

Вернувшись в Казань, я с головой окунулась в работу. После завершения всех дел в зоопарке моталась по вызовам, лечила больных, оперировала кошек, кастрировала котов и делала еще много полезных дел, свойственных моей профессии.

На следующий день после возвращения Кафея-апа напомнила мне о прописке и единственный выходной на неделе я потратила на выписку со старого места жительства. Естественно, я не поставила родных в известность. Благо для выписывания ничьего согласия не надо, в отличие от прописки.

Жизнь продолжалась, моя тоска понемногу стала утихать. Я уже думала, что скоро совсем избавлюсь от своей беды, когда, вернувшись поздно вечером с вызова к больному энтеритом щенку, увидела у нашего дома светлую «Волгу». Сердце екнуло, но была еще надежда, что это кто-то просто поставил машину у нашего дома. Подойдя поближе, я увидела знакомые номера и сразу развернулась, чтобы уйти. Увидеть его, и снова страдать не было больше сил.

- Надюша, куда ты, - услышала я знакомый до боли голос.

И прибавила шаг.

- Да, подожди же ты, - слышала я позади себя и, не оборачиваясь, продолжала быстро уходить прочь от дома.

Шаги позади меня отстали и замокли. Я перешла на шаг, понемногу приходя в себя, когда услышала сзади шуршанье шин подъезжающей машины. Бежать бесполезно, еще никому не удалось обогнать машину. Я обреченно остановилась. Марат вышел из машины:

- Ну, зачем ты так, - с мягким укором сказал он, - Я же уезжал, срочно. Еле успел за мамой съездить, чтобы с Варей оставить. К тебе заехать времени не оставалось. Телефона у тебя нет. Как я мог тебя предупредить. Я только сегодня вернулся, сразу к тебе. Я даже маму не успел назад отвезти.

- Что же, ты теперь снова в Москву поедешь,- чужим, напряженным голосом сказала я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно равнодушнее.

- За моей мамой, я мою маму привез, чтобы побыла с Варенькой, - пояснил Марат.

- А-а-а, понятно, - протянула я и замолчала.

Мне не о чем с ним говорить. Продолжения банкета не последует. Я старалась не смотреть на него. Ни в коем случае нельзя снова попасть под очарование его глаз, улыбки, голоса.

- Я не представлял, что так будет, - сказал Марат.

У него приятный голос низкого тембра и Марат явно злоупотребляет очарованием своего голоса. Как я не хотела продолжать разговор, все таки не удержалась и спросила:

- Как это, так?

- Что так тяжело будет уехать из Казани. Я думал о тебе постоянно. Дождаться не мог, когда вернусь. И вот какой прием получил.

- Интересно получается. Дождаться не мог, а сам даже не предупредил.

- Ну, я же уже говорил, что не успел. Невозможно было успеть. Еле ребенка успел пристроить, - он говорил мягко, без досады на то, что приходится повторять.

- Ты что же, на пожар торопился. Пожарником работаешь?

- Строителем.

Я не смогла скрыть удивления:

- Ты? Строителем? И что же ты строишь? Что же это за экстренная стройка такая.

- Коммунизм. Строю коммунизм во всем мире. Как на всякой стройке неполадки случаются. Причем настолько все было срочно, что не описать словами.

- Не надо описывать.

Я догадалась, что за работа у Марата, и какой «коммунизм» он строит. Лучше не знать подробности работы той конторы, где трудиться на «стройке» Марат.

Я стояла совершенно потерянная. Что же мне делать. Только – только я начала успокаиваться, моя жизнь потихоньку входила в привычно русло и вот конец всему. Я уже не могу жить, как прежде, даже если Марат сейчас развернется и уйдет. А он и не думает уходить. Смотрит на меня в упор, и совершенно невозможно противиться этому взгляду.

- Давай, сядем в машину, - предложил Марат.

- Зачем, - попыталась отказаться я, - поздно уже. Мне завтра на работу. Тебе, наверное, тоже, на стройки коммунизма надо.

- Всего на пару минут, - продолжал уговаривать Марат, -ну, пожалуйста.

Он подошел поближе, полу обнял за талию и подвел меня к машине. Открыл переднюю дверцу и усадил на сиденье. Потом обошел машину и сел с другой стороны. Я была как загипнотизированная. Едва он прикоснулся ко мне, я потеряла последние остатки способности к сопротивлению. Кроме нежности и ласки, не осталось других чувств. Ни обиды, ни тоски, ни памяти о моих страданиях. Я снова вся в его власти и это через пять минут после того, как я пыталась от него сбежать. Боже, прости меня, грешную. Я люблю его.

© Елена Дубровина, 2007